Воин мочика - Страница 25

— Возможно, все идет не совсем так, как ты надеялся, — нерешительно произнесла я. — Я имею в виду жизнь политика.

Он лишь посмотрел на меня, а потом отвернулся, глядя на вершины деревьев. А когда заговорил вновь, голос его звучал тускло и невыразительно.

— Возможно. Во всяком случае, новых друзей я себе не завел, это точно. И порой понимаешь…

Он не закончил фразы, а я и не сделала попытки его переспросить. Лукас всегда говорит тебе только то, что хочет сказать, ни слова больше. Я уже с этим смирилась.

— Ты никогда не расспрашивала меня о моей… ну скажем, тайной жизни, — наконец начал он. — Но, полагаю, знала, что я принимаю участие в Сопротивлении.

Я молча ждала, что последует дальше.

— Я крайне благодарен тебе за то, что ты не задавала лишних вопросов и не пыталась спорить со мной, когда я сказал, что мы должны расстаться. Однако я тешил себя мыслью, быть может, ложной, что ты сожалела об этом решении.

— И вовсе не ложной! — возразила я. Честно говоря, его решение безумно меня огорчило.

— Понимаешь, при том роде деятельности, какую я вел, просто необходимо иметь определенный план. План бегства, если ты меня понимаешь.

— Лукас, — пробормотала я. — Ты ведь теперь политик. Я не хочу, чтобы ты делал что-либо, что могло бы тебя скомпрометировать.

Он засмеялся, но невеселым смехом.

— Скомпрометировать? Когда я думаю о том, что у меня на глазах выделывали иные мои собратья, народные избранники! Поверь, помочь кому-то сбежать от полиции — просто мельчайший грешок, и упоминания-то не заслуживающий.

В голосе его звучала горечь.

— Вот. — Он вынул из кармана серебряную монетку. — Возьми. Я дам тебе денег на такси. Езжай по этому адресу, — он нацарапал несколько слов на клочке бумаги, — и поднимайся в квартиру на втором этаже. Там окажется старуха. Покажи ей эту монету. Она о тебе позаботится. Делай все, что она тебе скажет, даже если тебе это не очень понравится, хорошо? Нам потребуется несколько дней, но если тебе действительно надо в Перу, мы тебя туда переправим.

— Я понимаю, что это совсем уж нахальство, но нельзя ли доставить меня как можно ближе к местечку под названием Кампина-Вьеха? — спросила я.

Лукас слабо улыбнулся.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал он, поднимаясь.

Пора было идти. Он проводил меня до стоянки такси и дал водителю адрес. Я села в машину. Смурное настроение Лукаса слегка развеялось, он просунул голову в окошко и легонько поцеловал меня в губы.

— Если вся эта политика не сработает, — произнес он с усталой улыбкой, — возможно, мне придется спешно покидать Мексику. Я слышал, Канада — неплохая страна. Только вот гражданство получить очень сложно. Ты не знаешь какой-нибудь доброй канадки, которая бы согласилась выйти за меня замуж?

— Возможно, — ответила я.

Такси тронулось с места. Я не оглянулась. Мойра была бы довольна.

Я провела в тесной комнатенке в глубине дома, где жила старуха, четыре дня и четыре ночи. Строение это как две капли воды походило на остальные дома в этой части города — все они отличались друг от друга лишь цветом выгоревшей на солнце штукатурки. Старухин дом был бледно-голубым. Я, как было велено, дала старухе монетку и она, тщательнейше оглядев и ее, и меня, провела меня наверх, отчаянно цепляясь за перила и с усилием подтягиваясь на каждую ступеньку всех трех лестничных пролетов.

Комнатка оказалась хоть и маленькой, но вполне сносной: кровать, письменный стол и кресло, лампа и вентилятор на потолке. Из-за жары ставни весь день были закрыты. Еще там имелся душ, чему я немало обрадовалась. Старуха не перемолвилась со мной ни единым словом — не знаю уж, не могла она говорить или же просто не хотела. Однако о моем удобстве она позаботилась. Поднос с едой появлялся предо мной регулярно: вода, неизменные маисовые лепешки, яйца или суп и сыр, а иногда — немного вина или пива.

По вечерам, перед тем как зажечь свет, старуха опускала на окна плотные черные шторы. Никто не знал, что я здесь живу. Выключив лампу, я поднимала шторы и лежала на кровати, глядя через щели в ставнях на нежное розовое марево, исходившее, должно быть, от неоновой вывески местного бара, — музыка, голоса и звон посуды звучали внизу вплоть до глубокой ночи.

Дни и ночи слились для меня воедино. Дни отмечало пробивающееся сквозь щели солнце, ночь — розовое неоновое свечение. Я почти все время спала, вымотавшись за последние дни до предела, и впервые за те же последние дни чувствуя себя в безопасности и зная, что ни полиция, ни Паук меня тут не найдут. Впрочем, порой мне снились сны — ужасные образы Эдмунда Эдвардса и Ящера маячили на границах сознания, лишая меня покоя. Порой во снах я видела знойную безжизненную пустыню, испещренную выбеленными солнцем скелетами и кустиками черной травы.

На второй день в дом старухи пришел какой-то человек. Он велел мне сесть на краешке кровати, а сам придвинул стул так, чтобы сидеть напротив. Направив лампу мне прямо в лицо, он поворачивал его то так, то этак, пристально разглядывая. Затем попросил меня встать и пройтись. А потом ушел — так же внезапно и молча, как и появился.

На следующий день он вернулся с другим незнакомцем, согбенным старцем в плаще и широкополой шляпе, полностью скрывавших лицо и фигуру. Старик остановился в углу, подальше отсвета, а первый придвинул стол и стул, как накануне, но потом взял мою сумочку и вывалил ее содержимое на стол.

Он тщательно проглядел все, абсолютно все. Вытащил все из бумажника. Американские деньги тщательно разделил на две кучки — половину придвинул на мою сторону стола, а половину сгреб себе в карман.